Давняя любовь

Густав смотрел как парализованный, пред глазами все моталось ходуном; «Вельмин танец», - молвило нечто в нем, и оба эти суесловия предстали видением курчаво расчеркнутых литеров, как подписание к одной древней картине, повиданной им единожды у антиквара.

Он не мог отвести взгляда от худых, как у глиста, ног старухи в слазящих тёмных, с зеленым отблеском, чулках; в ужасе желал было устремиться к проёмам, но смелость покинула его еще прежде, чем он пораздумал об этом. Пережитое и нынешнее сплелись в нем в некую жуткую реальность, мчать от какой он не мог; кто его ведает, то или сам он все еще молод и та, что нынче пляшет возле него, вдруг обернулась из только что великолепной барышни в ужасный труп с опустошенным ртом и нагноёнными морщинистыми глазами, то ли ее и его личная младость отроду не была и только привиделась ему.

Эти неглубокие культи в заплесневевших мощах изборождённых сандалей, кои ныне кружились и топотали в пульс, - имели возможность ли они быть теми волшебными ножками, что давно бударажили его душу?

«Она их веками не снимает, по-другому кожа раскрошилась бы на шматки. Она спит в них, - сверкнул клок мысли, неудержимо вытолкнутый иным: - Как страшно, человек еще при бытие истлевает в незримом панцире Хроноса».

Два раза он отворял рот и вновь, не издав ни звука, сжимал – было тихо.

– Елизавета, –промолвил он все-таки, – Лиза, тебе очень плохо? – Ходя по кухне, его глаз заступорился на порожней деревянной миски для варева. – Хм. Да. Лизель, в силах ли я тебе чем-то оказать помощь?

В былые времена она ела с серебра; ошалев, он опустил взор на грязную спальню – гм, и… и грезила на перинах.

Не отводя от обличия пальцев, пристарелая дама стремительно дернула головкой. Слышны были ее страждущие сдавленные вопли.